Ботинки касаются серого асфальта автобусной станции — той самой, откуда с пару лет назад три девочки отправились покорять мир, оставляя город, мать, державшую их в своих объятиях слишком крепко. Смогли ли они покорить мир? Пожалуй, что нет. Они вернулись, потому что сдались? Опять же, нет. Они даже не то чтобы вернулись, скорее сделали Готэм перевалочным пунктом перед большой жизнью, находящейся где-то там, много дальше линии горизонта, манящей и всё-таки ещё призрачной. И хотя Готэм стремился вновь захлопнуть свой капкан, твёрдое осознание скоротечности этого путешествия не позволяло коварному месту заполучить ещё парочку жителей, обречённых скитаться, жить или выживать, не представляя, какой фокус устроит судьба.
Роза приехала второй. Роза приехала одна. Оба эти предложения не вязались с образом, бережно создающимся год за годом вокруг этой особы. Роза не путешествовала одна, Роза просто не существовала одна. С самого рождения рука об руку с матерью и старшей сестрой, затем появление ещё одной старшей сестры. Даже садясь в тот автобус, она не была одинока. Несколько недель назад всё перевернулось, вынуждая приспособиться к новому образу жизни. Их мама мертва — непоколебимая Памела Айсли была съедена и проглочена городом, который стремилась спасти, захватить, разрушить — множество вариантов на любой вкус. И каждая из дочерей оплакивала её смерть своим способом: Торн уехала в Готэм, вершить месть во имя её памяти; Хейзел отправилась в леса, желая отыскать себя; Роза осталась одна, пока не пришла пора решиться хоть на какой-то шаг.
Город из прошлого, укутанный в пелену снов, размывающих старые образы, уничтожающих воспоминания, способные приносить одни лишь огорчения. Ты уже не грёза, не мечта за оконным стеклом, ты проиграл в сравнении с местом, где прошло несколько счастливых лет. И уже нет только загадочного блеска в красоте далёких зданий, нет восторга от полыхающих огнями улиц. Готэм — проклятый город, чей пейзаж написан самыми тёмными картинами, что отыщет художник на своей палитре. И в тысяче мрачных оттенков брела маленькая девушка, закутанная в нежно-розовый капюшон, выглядывающий из-за тёмно-синей джинсовой куртки. первая звезда на ночном небе, ярко-жёлтый листок в беспросветной зелени — она контрастирует с этим городом, рассматривает его блестящим взором оттенка молодой травы. И город рассматривает её в ответ. Двигаясь по наитию, петляя среди улочек, что не стали знакомыми, она бредёт инстинктивно, почти на зов, не представляя конечную точку маршрута. А куда ещё идти? Дома мать и сестра, одна из которых способна сжать в объятиях до хруста, надеясь поглотить, защитить в своей удушливой заботе; вторая же наоборот, обнимает слишком легко, невесомо, подражая слабым дуновениям ветерка. Потому что ей хочется быть ветром: унестись как можно дальше, взмывая над миром, по пути, который никому неведом, на котором ожидает свобода и пространство, которого не хватает, когда под боком жмутся две любимые сестры. Всё относительно. Долговечность связей не проверена, жажда свободы не измерима. Привычное течение времени относительно и способно стать непредсказуемым по щелчку пальца. Стоит только испытать перемену его течения, захлёстывающую и тянущую бурным потоком в сторону водопада или дна, как уже не представить, получится ли укротить поток, стоит ли поддаться течению, а может выплыть на спокойную твердыню суши. Тонкой веточкой, плывущей по неукротимой стремнине, сейчас была Роза. Решение, желанное, необходимое, спасительное, к ней ещё не пришло.
Пустота опустевших районов не тяготила. Редкие прохожие походили один на другого своей угрюмостью и скрытностью. Здесь не гуляют в одиночестве. Здесь не шагают парами. Здесь каждый сам за себя, здесь можно сбиваться в группы или шагать без поддержки, полагаясь лишь на собственные силы. Здесь могут причинить зло без причины, а могут пройти мимо, опасаясь подобной реакции для собственной персоны. Здесь всё непредсказуемо. Относительно, если хотите. Роза росла где-то здесь, может чуть дальше, ближе к реке, что шипела, попади в неё нечто живое. Половина ароматов города терялась в нежном шлейфе розовых духов, бывших её вечным спутником, половина дорог казались тёмными тупиками, из которых, к удивлению, находился выход. В одном из таких, слегка обласканных лучами дневного света, сжимаясь в стену стояла почти неподвижно фигура, вынуждающая остановиться, разглядывая особенности и повадки. Едва слышное бормотание, суетливое, странное. Шаги становятся неразличимыми, так мягко ступает светлокудрая, желая разглядеть не только спину. Взоры встречаются и зелень на мгновение тонет в пронзительности очей цвета голубого мускари, вот только в них нет осознанности. Лишь лёгкая пелена, застилающая рассудок. Страх сочится из этих глаз, слетает с губ неразличимыми словами. Страх не позволяет сказать, друг перед тобой или враг. Но на врага он не похож, да и знаком не слишком, чтобы счесть другом. Но Роза не была бы похожа на Розу, если бы не причисляла к друзьям всех, с кем не враждовала. Делая вперёд решительный шаг, она грациозно проникает в личное пространство, оставляя в нём так мало места для его обладателя и касается руками выточенных скул, мягких щёк. А после звучит голос:
— Тише, тише, — подобно шелесту листвы под порывами ветра. — Сейчас станет легче, — по тонким пальцам скользят потоки феромонов, несущих в себе благодатное спокойствие. Оно проникает в тело быстрее яда, оно развязывает тысячи затянувшихся узлов. Феромоны послушны, они способны лететь по воздуху, передаваться из губ в губы, появляться в руках небольшими скоплениями, что после отправятся в цель. Но через пальцы приятнее. Через пальцы так просто. Тактильный контакт обнажённой кожи творит великие чудеса. — Чувствуешь? А теперь вдыхай. Медленно, не спеша. Должно стать легче. Вдох, выдох.
Капюшон движется, опускаясь на плечи, позволяя светлым волосам окутать овальное личико. Пальцы ещё не убраны с лица, но уже перестали подавать новые чувства. Пухлые губы словно всегда улыбаются, хотя всего лишь направленные вверх уголки создают эту милую иллюзию. И только глаза выдают беспокойство и наблюдение, только глаза пытаются увидеть эффект раньше, чем он озвучит хоть слово.

Отредактировано Rose Isley (Воскресенье, 24 февраля 03:54:59)

Со спокойствием не стоит играть. Оно отделено от апатии тончайшей гранью. Безвольный человек, способный пасть на землю без малейшего шевеления — вот одно из последствий подобных игр. Роза отдавала себе отчёт, как далека была ещё от этой грани, хотя въедливый страх и занимал собой безмерное количество пространства. Осторожно подавляя его, наблюдая, сравнивая, она позволяет себе довольную улыбку, видя положительный результат. Странная пелена спадает с глаз, осознанность времени возвращается. На неё взирают уже не как на несуществующую точку пространства, о нет. Её видят. Так же ярко и чётко, как видит она. И задают весьма осмысленные, пускай и тихие вопросы.
— Я Роза. Роза Айсли, — неужели этот ответ может отмести все имеющиеся у него вопросы? Как наивно, милая Розочка. И всё же, она уверена, что на начальном этапе этого будет достаточно и вбивает очередной гвоздь в гроб собственных ответов, которые, пускай и были совершенно честными, но вносили понимания в ситуацию не больше, чем попытки мима объяснить строение Вселенной. — Потому что ты нуждался в помощи.
Всё так просто и одновременно сложно. Ангел милосердия, глядящий на создания творца наивным взором — вот лучшее из объяснений, способное описать светлокудрую. Она помогает, потому что так надо, без колебаний и угрызений совести, без долгих размышлений и алчных целей. Потому что это нужно. Половина Готэма засмеялась бы от такого аргумента.
Потому что это нужно?
В каком мире такая логика полезна?
— Я родилась здесь, но уже давно не жила. Сошла с автобуса пару часов назад, — немного рассеянно отвечает она, глубоко задумываясь над очередной фразой незнакомца. Коленом под зад. Это из-за характера местных жителей или его собственной репутации? Может то и другое? Загадочно, крайне загадочно, а ей и не требуется ответ. Такие вовсе не ищут ответы специально, если в них пока нет особой нужды. Иной раз, истину им преподнесут на блюде, пленённые очередным хлопком ресниц, а иной раз она возникнет случайно, повинуясь руке удачи или ещё чему-то сродни подобному. Потому что порой за такими людьми гуляет Фортуна, смеясь перезвоном тысячи монет. А они её и не ждали.
Звонкий смех, искренний и чистый, разрезает тишину города, привыкшего к крикам, выстрелам и шуму сирен. На такой смех могли бы сбегаться люди, желая услышать неизвестное, обошедшее их приземлённый, наизнанку вывернутый мир. Роза хохочет так задорно и живо, несмотря на то, что причины смеяться, казалось бы, нет. Вопросы мужчины логичны, они строятся на непонимании и истине этого места, известной ему много лучше, чем ей. И всё же, девушка смеётся, как услышавшие хорошую шутку или нечто глуповато-наивное, способное вызвать улыбку даже у самого хмурого из людей. А после смеха даётся ответ:
— Но разве можно бояться того, кто сам попал во власть страха? — все его эмоции словно покоились на этой ладони. Они были сродни точнейшей карте, заметной лишь одному, они были мимолётным видением, промелькнувшим чувством, пока она лично не заменила его на другое. Чувства, эмоции — Роза плавает в них, ловко рассекая руками податливые волны. И только в своих, самых родных и изученных до последней извилистой тропки, разобраться не может. — Я обошла тебя и смотрела с минуту, пока не поняла, что ты совершенно меня не видишь. Маньяки, думаю, не способны так же искусно как ты повторить небольшую пелену в собственных глазах, а зависимые от наркотиков не смотрятся так...несчастно. На их лице застывает искусственная маска химической улыбки, — зеленоглазая не протягивает руку, пытаясь помочь мужчине встать. Будто бы позволяя ему хоть частично разбираться в собственных бедах, она лишь наблюдает за подъёмом, пока не приходится поднять голову выше, отмечая разницу роста. — Хотела бы я спросить, отчего ты не боишься, что помогающая незнакомка окажется маньячкой, коллекционирующей части мужчин для своей морозилки или кем-то сродни монахине, способной увести в церковь, где при свете свечей свершит страшное жертвоприношение, во славу далеко не Всевышнего, — она слишком много не тех фильмов смотрела с Хейзел. — Но ты больше и сильнее, так что вопрос лишний.
Конечно, вернуть его страхам прежний размах не составит сложности. Одно неверное движение грозит возвращением в грязь и пыль подворотни, где обворуют и убьют на свой выбор, ведь у города крайне небогатое меню. Хотя, для Розы такой поступок сродни невозможному. Сложно верить, будто бы спасённая тобою личность, может не оценить подобного поступка и ответить злобой. Оттого и глядит без страха, придирчиво разглядывая спутника, чьи волосы отмечены светом крыла ворона. И замечает дрожь колен, да колебания длинных пальцев, с которыми осторожно переплетает собственные, в очередной раз нарушая все мыслимые законы личного пространства.
— Так удастся унять дрожь, — и по телу вновь скользят феромоны покоя, стараясь убрать остатки прилипчивого страха, запереть их в самый дальний угол души, щёлкая замком сундука. Только одной лишь Судьбе известно, как быстро этот замок можно сломать. Взгляд цвета травы вновь сталкивается со взором теперь уже пронзительно голубого мускари и раздаётся вопрос-предложение. — Давай уйдём отсюда?

Какова была вероятность подобной встречи? Насколько различны их взгляды на жизнь? Очевидно же, как мало точек преткновения, ежели он говорит о страхе, который ей знаком едва ли. Правда, в последнее время намного лучше, чем раньше. Вспоминая первые дни без мамы, после ухода Торн и Хейзел, Роза тоже ощущала страх, подкравшийся и обнимающий своими холодными, липкими руками. Он шептал на ухо вопросы, но не давал ответов. Он приковывал к месту и перекрывал доступ кислорода, он заставлял дрожать под самым тёплым одеялом. Страх знал потаённые ниточки и тянул за них, играл на них почти как на лучшем из музыкальных инструментов. Страх был виртуозом, пока Роза не перестала ему подчиняться и не приняла решение уехать из Вашингтона. А теперь он говорил знакомыми отзвуками шёпота через его уста. И вещи говорил весьма туманные.
— Интересно, а мне всегда казалось, что этим миром правит любовь, — коротко и просто, не споря и не пререкаясь, осторожно пожимая плечиками и опуская взгляд. Только отблеск улыбки на пухлых губах выдавал с головой. Он почти кричал «ей известна тайна», но этот крик поглощала людская глухота. Любовь не правит миром, разумеется нет. Любовь не разжигала войны, не создавала союзы и новые жизни, не разрушала семьи, не мирила противников. Вздор, огромнейший взор, в которые никогда и никто не поверит. Но вот для Розы это являлось истиной. Потому что она из любви соткана, ею дышит и её выдыхает, потому что она сродни её олицетворению, потому что она верит в это и её никто ещё не стремился переубедить. Много «потому что», а ответ всё равно лишь один — для неё, такой мудрой и в то же время наивной, существует только одна истина. И она — в любви. Вечной, разрушительной, всепоглощающей, неудобной, возвышенной или падшей, мягкой или причиняющей страдания, но всё же, только в ней. И это была истина, правящая её миром.
Он смешит, объясняя, как должно поступить злой особе, что разрезает людей в тёмных переулках. Она уже не смеётся, иначе этот город просто взорвётся от передозировки чего-то искреннего и настоящего, но слегка хихикает, теперь уже почти не представляя, как подобное парировать. Познания в кровавых делах слабо освещённых мест исчерпаны, те фильмы так и не досмотрены, а значит, остаётся лишь слушать и запоминать.
— В следующий раз я буду это знать, — оптимистично уверила Айсли, а после, слегка нахмурившись, ещё раз осмотрела мужчину. — Ну, когда ты встал, стало ясно, что не так и больше, — выпрямленной ладошкой касаясь его макушки, она ведёт по направлению к своей, дабы убедиться, что разница в росте не столь и велика. Сантиметров пять, может больше. И всё же, это разница. — Но определённо сильнее, так что я ни одно слово не забираю.
Резкий кивок в подтверждение собственных слов. Как будто без него кто-то сомневается в искренности ответов. Вряд ли он не верит. Он не верит городу, закрывающему на замок тесные клетки, он не верит людям, способным приподнять маски человечности и оскалить клыки. Но ей, Розе, он может верить. Потому что врать ей и смысла нет.
— Мне очень приятно с тобой познакомиться, Джонатан Крейн, — приятное имя, катающееся по язычку и так и жаждущее быть озвученным. Джонатан. В значении: дар Бога. Мама всегда говорила, что имена должны определять человеческую сущность. Поэтому её сёстры колючка и орешек. Но раз уж ты являешься даром Бога, Джонатан, то кому и для чего? Может быть сегодня ты дарован Розе как ещё одна дорожка, по которой можно ступить в этом городе? Ведь определиться, куда идти и зачем, этой девушке ещё не удалось. А если это не так, то, может быть ты хочешь побыть им сегодня?
Прикосновение унимает пугающую дрожь. Тонкие пальцы постепенно расслабляются, позволяя светлокудрой прервать касания рук. Раньше люди говорили, что не каждому нравятся прикосновения. Что между каждым человеком на свете существует некая грань, очерченный круг, который нельзя преступить, если он того не пожелает. Так часто нарушавшей эти границы, Розе было тяжелее их соблюдать и даже обозначать собственные. Хотя, если судить по тому, что было сейчас, даже без прикосновений, Крейн подпустил Айсли достаточно близко.
— Не жирные руки. Это самый лучший комплимент, что может услышать девушка, — вновь смеётся она, но уже много тише, спокойнее, мягче. Почему он не разглядывает поверхность? Отчего заглядывает за водную гладь? Неужели одного только оттенка её кожи недостаточно, чтобы с уверенностью сказать «передо мной не человек». Может зря рыть сильно в глубь, ища головоломки суть? И одного лишь взора на внешность хватит, чтобы отличить человека от порождения науки и Зелени? Правда, Роза не стремится подтверждать или развеивать предположения мужчины. Отчего-то ей легче вторить вопросами. — Может и ты далеко не обычный человек, раз познал власть страха и даже пребываешь под его властью? При этом, руки у тебя не жирные, — возможно, не самая удачная шутка. Но Роза всё равно улыбнулась. — Обычно я пахну розами, а вот всё остальное...у каждого чувства свой запах.
Кажется, спокойствие пахло лавандой. Утверждать сложно, Роза редко задумывалась, какой запах почувствует человек, стоит только феромонам начать бежать по его телу. Но страсть, кажется, пахла именно розами. А пионами пах покой. Оглядывая обходящего её собеседника, девушка делает робкие шаги вперёд, следуя навстречу незнакомому городу, пугающему и в то же время манящему. Словно понимая это, Крейн неожиданно предлагает ночлег.
— Но мы всё ещё не определились связан ли ты с жертвоприношениями в церквях, — весело сказала Роза, несколькими торопливыми шагами приближаясь к брюнету и беря того под руку. — Но я всё же склонна думать, что нет. Монашеская ряса тебе бы определённо не подошла, — зашагав навстречу уже не столь пугающей неизвестности, Роза предпочитала заполнять её дельными вопросами и фактами. — На самом деле, я немного голодна. А ты голоден? Если ты очень долго там лежал, то наверняка голоден и необходимо поесть. Ох, а может ты хочешь пить? Ты не чувствуешь обезвоживания? Я могу дать тебе воды, — цветам вода нужна неимоверно, оттого столь привычным было носить с собой её запас. И если уж мужчине действительно довелось провести на асфальтовом холоде улицы не один час, следует позаботиться о подобных вещах. Потому как никакие феромоны не смогут их заменить.